Начало: http://www.proza.ru/2014/01/08/1641 - часть 1
http://www.proza.ru/2014/01/08/1687 - часть 2
http://www.proza.ru/2014/01/08/1708 - часть 3
Нищий.
В Греции капитализм, но нищих я не видел. Пока не видел. Конечно, климат здесь другой и, чтобы человеку выжить, не требуется такого количества труда, как на севере. Зимой в России даже птицы перебираются поближе к городу, звери выходят к обжитым местам. А нищие, опустившиеся люди стараются согреться в подземных переходах, вестибюлях метро, на вокзалах. Поэтому их очень хорошо видно. Ну, и много, конечно, их у нас. Бедность, беззаконие, безработица, наркомания, пьянство, государственное безразличие и хищничество обрекает множество наших граждан на такую страшную долю. А в Греции нет морозов, много диких съедобных растений: шелковица, орехи. Потом, правительство ведёт себя порядочно – поддерживает социальные институты. Поэтому нищих не видно. Понятно, что это до поры до времени, но пока это факт.
Так думал я, застилая железную скамейку полотенцем, на площади перед Новой крепостью, чтобы посидеть и рассмотреть циклопические стены на скале у порта. Крепость называют Новой, потому что она построена всего 200 лет назад во времена захвата Мальты и Ионических островов Наполеоном перед Египетским походом. А есть ещё две другие: Анжелокастро - византийская крепость XI века и Старая венецианская крепость XV века.
Задачей этой крепости была защита удобной гавани, в которой французские суда могли бы спрятаться от кораблей адмирала Нельсона. Французы на Корфу вели себя безобразно. Наполеон считал, что армия должна кормиться за счёт завоёванных территорий. Основным средством поддержания порядка и авторитета оккупантов был террор. Захватчики всё ценное забирали без угрызений совести. К христианству были холодны и хулиганили в церквях. Жители Корфу обращались к русскому Императору, чтобы он защитил их и взял под своё покровительство.
Крепость – это вечный памятник короткому и жестокому владычеству французов. Но как её штурмовать? Какую надо иметь смелость, чтобы попытаться по отвесной скале подняться на высоту шестиэтажного дома и оттуда начать карабкаться на другие шесть этажей стены? Или, может быть, следовало бы пробиваться по крутому полукилометровому зигзагообразному проходу, в то время как слева и справа сердитые защитники бросают камни, льют смолу, дают ружейные залпы? Нет шансов остаться в живых. Она непреступна.
Циники, правда, говорят, что не существует таких стен, которые бы не мог преодолеть маленький ослик, гружёный золотом.
Позже я прочитал, что, всё-таки, крепость не смогла выдержать штурм. Император Павел I отправил в Средиземное море русскую эскадру под командованием адмирала Ушакова. Временными нашими союзниками тогда были турки, которые находились с Францией в состоянии войны из-за Египта. После 4-х месячной осады Керкира сдалась. Турки бросились резать сложивший оружие гарнизон. Не находя иных средств, чтобы остановить это зверство, адмирал Ушаков приказал открыть по союзникам огонь. Что ж поделаешь! И милосердие иногда вынуждено стрелять.
Из освобождённого Корфу и других шести островов, Россией и Турцией была создано первое, после падения Константинополя, греческое государство. Формально оно находилось под турецким протекторатом. В разработке конституции республики принимал участие сам Ушаков.
В это же время, пока шли морские бои за Ионические острова, а цивилизованный Наполеон расстреливал нецивилизованных мамелюков и собирал в мешки отрезанные головы египетских крестьян, в Европе французов громил непобедимый Суворов. Наполеон, узнав из газет, что Италия отобрана, армия разбита, а Париж в опасности, бросил свои войска и тайно отплыл во Францию. Впереди была схватка за власть и неувядаемая кровавая слава.
Сейчас пленные французские пушки на бастионах с издёвкой врыты стволами вверх, а на самой высокой точке горы, на длинном шесте развивается греческий флаг с крестом и девятью полосами по числу слогов в девизе “Свобода или смерть”. После гибели Византии свобода не дёшево и не скоро далась грекам, и они её ценят очень высоко.
* * *
Ко мне наконец-то подошёл нищий рейдер или стрелец, как называется у нас блуждающий попрошайка с дореволюционных ещё времен. Открытая площадь с фонтаном и скамейками - стратегически верно выбранное место для такой деятельности.
Он трезвый, небольшого роста, плотный, лет от 55 до 65, белой расы, одет вполне чисто, но немного неряшливо. Лицо покрыто щетиной, которую через 3-4 дня уже можно будет назвать бородой. Его язык ориентирован на французов. Он что-то жалобно и непонятно говорит. Вырванный его появлением из пороховых облаков XIX века я автоматически начинаю рыться в карманах, хотя знаю, что всё, что у меня есть с собой это одна бумажка в 100 евро. Я и хотел бы дать, но мелочи нет. Мне сытому, бездельничающему стыдно перед таким же, как я, но нуждающемуся. Мне стыдно, потому что сейчас только я был у святого бессребряника Спиридона, и от этого я несколько раз повторяю, что “денег нет”, вскакиваю и для убедительности показываю сложенную впополам купюру. Нищий совершенно справедливо не верит, что мелькнувшие перед глазами 100 евро могут быть доказательством отсутствия денег. Он не отходит, желая разобраться в ситуации до полной ясности.
Я снова сажусь на полотенце.
- Russian? – вдруг говорит дед.
- Russian!
- Russian brave!
Лесть или обычный греческий мотив благодарности русским?
- Где мадам? – спрашивает он
“Мадам отказалась ехать ”- хотел сказать я ему, но говорю просто: Alone (один)
- Мадам есть? – продолжает допытываться он.
- Есть, есть. Далеко. Подожди здесь, не уходи. Кафизма! – вспоминаю я церковное слово, означающее по-гречески “сидеть”, забираю полотенце и ухожу менять деньги.
В киоске я покупаю бутылку ненужной мне воды. Мой нищий уже встал и побрёл в сторону фонтана. Я догоняю его, соображая по дороге, что дать: евро или пол евро? Российские нищие холодно относятся к пожертвованиям меньшим 50 рублей.
“Пол евро” – решаю я в последний момент, и кладу ему руку на плечо. Он оборачивается с недоумением и почти испугом.
- Вот, – протягиваю я ему монетку.
Он медлит, поднимая взгляд от руки к лицу, а я в это время думаю, что надо бы было дать целое евро.
- Возьмите.
Он берёт мою руку, удерживает и тянет к губам, чтобы поцеловать.
- Ну, что ты… не надо, – похлопываю я его на прощанье по спине и иду брать крепость.
Рынок
В крепость, однако, сразу мне попасть не удалось. Двигаясь вверх и оглядывая склоны, я искал подтверждение предположению, что на этой военной горе не должно быть ни одной оливы, потому что олива – это символ мира. И, действительно, дух войны не позволил вырасти там ни одному их этих деревьев, а, кроме того, он запутал меня так, что вместо ворот цитадели, я оказался у ворот рынка. Времени до автобуса в Палеокастрицу оставалось достаточно, и я решил зайти посмотреть, что изменилось со времён Сократа, который, приходя на рынок, спрашивал у прохожего:
- Ты кто?
- Воин.
- А кто такой воин?
- Воин – вооружённый человек на службе.
А Сократ всё продолжал и продолжал спрашивать до тех пор, пока воин не признавался, что он не знает, что означает слово “воин”
На рынке философов не было. Греция достигла своей высоты, будучи государством рабовладельческим. Там, до Рождества Христова её высшая слава. Силе изумительной греческой мысли не хватало воли для личного исполнения замысла, но этой воли было достаточно, чтобы заставить исполнить задуманное рабов. Когда не стало рабов, тогда не стало и результата. Некому было воплощать в мрамор гигантские проекты, которые требовали целой - и не одной - человеческой жизни. А своя была слишком ценной, чтобы полировать несколько лет ногу какой-нибудь мраморной музе.
В начале рынка шли рыбные ряды. Казалось, что на лотки вытряхнули содержимое большого аквариума. Удивляло то, что продавались рыбы, которых и есть-то вроде нельзя, например, пинагоры. У пинагоров маленькие, толстенькие и, как бы, сплошь покрытые бородавками тушки. Использовать их в кулинарных целях кажется делом очень трудоёмким. Но, может быть, они применяются в качестве какого-нибудь лекарства, как у нас, например, корень лопуха, а отвар из пинагоров помогает от тысячи болезней? Если непонятно назначение чего-то, то тогда для устранения неопределённости это неизвестное можно отнести к лекарству или объекту поклонения. Будем считать, что пинагоры – лекарство.
Продавались также студенистой массой мельчайшие осьминоги - тоже лекарство? – мидии, отдельные, явно несъедобные, крабики, после которых меня бы не удивил и лоток с морскими водорослями.
На одном прилавке лежали замечательно красивые, неизвестные мне рыбы, которых хозяин периодически любовно обрызгивал для блеска. На другом - рассечённая меч-рыба. Её хвост резали, как колбасу, кровянистыми плотными сорокасантиметровыми кругами. Ждали своих покупателей страшные морские змеи, колючие скорпены, маленькие кефали, тунцы и лососи.
Осматривая всю эту экзотику, я понял, что больших уловов у рыбаков нет, и всё, что им удаётся вытащить из моря, они пытаются продать.
Фруктов и овощей на рынке было немного: апельсины, черешня, клубника, лимоны, помидоры, картофель, дыни, арбузы. Всё довольно дешёвое.
Я присмотрел большой, мясистый, красный помидор и решил купить его. Хозяин долго не мог понять, что мне был нужен именно один помидор, а когда, наконец, догадался, то устало выдохнул: ”бесплатно”. И повторил, как какой-то древний, от Гермеса, торговый закон: ”Один – бесплатно”
- Ну, возьмите хоть евро! – Пытался я восстановить рыночные отношения.
- Нет, бесплатно! - И строго посмотрел на дочь.
Я поблагодарил и пошёл с мыслью, что греки-труженики – это одно, а ресторанные греки – это другое.
После рынка, я снова попытался найти вход в крепость. При этом мне пришлось пройти в обратную сторону мимо площади с фонтаном. Теперь у скального подножья стены обнаружились два памятника: один - погибшим во Второй Мировой войне грекам; второй – адмиралу Ушакову. Оба крайне простые, не то что для города, но и, пожалуй, для кладбища. Хуже их только памятник убитым евреям острова Корфу. Впрочем, основная идея у всех трёх выражена ясно: погибшим в войне – успокоение; Ушакову – благодарная память; памятник же евреям – самый дорогой и проработанный - передаёт ужас смерти. То есть это памятник не столько евреям, сколько ужасу.
Монастырь.
Воскресное утро. Петухи два дня после бури от страха лежали в отключке. И вот, наконец, снова заголосили. Под их перекличку я иду в монастырь в Палеокастрице. Он расположен на горе, и когда поднимаешься, понимаешь, что всякое движение вверх трудно: и физическое, и духовное.
Восходить тяжело, не быстро, потно. Катиться вниз легко. Или, как говорят сейчас, комфортно. Я уже был на службе в храме святого Спиридона Тримифунтского, но тогда попал к концу, к Причастию. Сюда тоже шёл наугад, как получится. По дороге я обогнал гречанку лет пятидесяти, всю в чёрном. Когда мы поравнялись, она повернула смуглое лицо и с улыбкой глуховато сказала “калимэро”. Я ответил.
До монастыря было ещё около километра, а потом подъём. Я представил, что церковь будет вся заполнена такими, и более молодыми, чёрными женщинами, а также молчаливыми, строгими мужчинами.
* * *
Дорога пустынная. Лоточники только начали подтягиваться. Двое из них раздвигают щиты для товара, но, увидев меня, поворачиваются и здороваются. Я прохожу в церковь северными дверями. Закончилась Проскомидия, и начинается Литургия. Греков-прихожан шесть человек: мама с двумя девочками; две очень старенькие бабушки-двойняшки чистенькие, худенькие, маленькие, c седенькими стрижеными головками, с серёжками, в белых пиджаках и брюках; молодой смуглый человек с тёмными маслянистыми глазами, вероятно, бомж, в джинсах и всепогодной куртке с капюшоном. Все они сидят на массивных полированных стульях, сдвинутых в ряды.
По стенам храма установлены резные стасидии – полустулья-полуподпорки для облегчения стояния на длительных службах. Кроме местных, есть 5-6 иностранцев. Батюшка седой, полный, дьякона нет. Поют регент и монах. Но, в основном, регент. Он же читает Апостол: не выходя к Царским вратам, без торжественности, скрестив руки на груди и облокотившись на спинку стасидии. Небольшое пространство перед солеёй отделено полуметровой высоты парапетом с пузатенькими подпорками. Там установлена праздничная икона на прямоугольной подставке. Эта подставка закрыта до полу специально скроенной тканью – стихарём.
Перед чтением Апостола край стихаря приподнялся и оттуда вылез и выбежал на улицу беленький собачонок. Я посчитал это галлюцинацией, но после чтения Евангелия пёсик вернулся и забился под ноги регенту. Перед Литургией Верных он опять ушёл. Когда начался Евхаристический канон, прилетела ласточка. У неё было гнездо на вершине внутреннего обвода алтарной абсиды. Она покормила детей и вылетела в дверь, сделав предварительно два витка нисходящей спирали. В храм пришли ещё несколько местных: моя спутница – единственная в чёрном – женщина средних лет и старичок.
Женщины, за исключением мамы с дочками, были без платков. Когда священник выходил благословлять, прихожане вставали. Встали на Трисвятое. Во время освящения Даров некоторые опустились на колени и отвернулись от Алтаря, словно бы прячась от ослепительного света, другие же замерли, прижавшись лицами к стенам.
В это время по серпантину уже стали подниматься туристические автобусы, и волны отдыхающих начали захлёстывать в храм: женщины с распущенными волосами в шортах, мужчины с фото. Тут я и вспомнил наших грозных старушек, которые, может быть, и доброе дело делают, прогоняя тех, кто пришёл “туда не знаю куда”. Литургия продолжалась полтора часа. Причастились две крохотные бабульки.
Монастырь был основан в 1245 году. У нас уже хозяйничали монголо-татары. В Новгороде княжил победитель шведов и тевтонцев Александр Невский. А здесь в стасидиях, во время длиннейших служб висели, держась локтями, чтобы не упасть от усталости, двадцать монахов, а ещё десять молодых стояли. Они поднялись на гору и продолжали своё трудное восхождение уже к Небесам. А это очень тяжело. Может быть, их молитвами ещё и стоит православная Греция, для которой такие монастыри стали великоваты.
После службы я обошёл церковь: два ряда келий, утопающих в цветах, солнце, море, обрывистые склоны живописных скал, множество грязных и тощих кошек, пушка у входа в обитель, направленная в сторону моря и большой ресторан у ворот для интуристов, напуганных Православием.
Евгения.
Наш гид-переводчик смуглая девушка 30 с лишним лет, невысокая, стройная, с чёрными волосами. Ходит в юбке ниже колен и красной блузке, которая ей очень идёт. Голос слабый до болезненности, словно от непроходящей усталости, и от этого маловыразительный. Она приезжает к ужину и сидит в фойе на reception c бумагами и проспектами, чтобы оформить для отдыхающих экскурсии. Во время нескольких наших кратких предыдущих встреч у нас сформировался небольшой запас взаимной симпатии, который мне позволил начать разговор несколько вольно:
- У Вас настоящий греческий нос.
- Да, мне уже говорили. И даже сказали, что пальцы на ногах, как у античной статуи. Я раньше стеснялась своего носа, а потом посмотрела - у Александра Македонского такой же.
- Значит, всё сходится и подтверждено антропологической экспертизой: Вы гречанка из России.
- Да, из Крыма. Я здесь уже двенадцать лет. Туризмом занимаюсь первый год, а раньше работала швеёй. Но Вы не представляете себе... За несколько лет в Греции уничтожили швейную промышленность. Что будет дальше? Это вам кажется, что у нас очень хорошо: солнце, море, да? А всё ухудшается стремительно. Цены взлетели, производства сворачиваются.
Говоря это Евгения, которая раньше почти лежала на мягком коричневом диванчике, оттолкнулась от его бесформенной спинки, напряглась, выпрямилась и подалась вперёд.
- В России тоже всё под откос. Но Вы-то, наверное, знаете.
- Я читала, про наркотики, водку, беспризорных детей, и мне это непонятно: ведь Россия великая страна! У нас многие говорят, что без помощи России, Греция погибнет.
- Без России погибнет всё. И мир и Греция в том числе.
Однако у вас пока и нищих-то нет. Я видел только одного в Керкире.
- С нищими, вообще, беда! Уже довольно много бездомных. Кроме того, стали попрошайничать албанцы и румыны. Цыгане с грудными детьми. Ребёнок на руках всегда спит. Почему? – Они напоили его чем-нибудь и таскают с собой. Подавать таким людям грех. А ещё, откуда ни возьмись, появилось множество безруких, безногих…
Беседа неожиданно потеряла лёгкость. Несколько метких камешков попали в мою внутреннюю картинку рая, и она пошла рябью. Деградация и регресс, оказывается, идёт и здесь. Здесь тоже гастербайтеры, захудание, падение жизненного уровня. Никуда ты, Евгения, двенадцать лет назад от проблем не уехала.
- Я сравниваю Корфу с нашим Крымом в Советское время. – Девушка слушает внимательно, заранее утвердительно кивая головой – Ну это просто удивительно, насколько мы ничего не ценили! Возьмём общественный транспорт: по всему полуострову ходили автобусы и троллейбусы со смешной – как мы теперь знаем – ценой за билет. Были столовые и кафе, где кормили недорого и вкусно. Наш обыкновенный комплексный обед из трёх блюд здесь бы смотрелся очень солидно и потянул бы на 40 евро. А помните ещё теплоходики, курсировавшие вдоль побережья? У одного ещё было такое смешное название -“Мухалатка”.
- Что ж тут сравнивать! Здесь же капиталисты.
- А мне понравилось, что у вас пляжи доступны.
- Пляжи принадлежат государству. Но тут есть тонкость: оно сдаёт их в аренду. А у хозяина уже по-всякому бывает. У некоторых лежак бесплатно, но надо обязательно что-нибудь заказать: пиво, мороженое, кофе. Это, по-моему, нормально. А другие требуют, чтобы отдыхающий обязательно взял лежак за 4 евро, а если он ушёл пообедать, то - тю-тю. Это меня возмущает! Нас ведь, когда мы сюда приехали, очень притесняли: на работу не брали, платили гроши.
- Самое страшное в капитализме – это то, что он у работников отбирает силы и здоровье, а у хозяев совесть. Погодите, он ещё нападёт на Церковь. Вы видели у порта храм Святителя Николая? Он же весь зарос лавочками. Какой там крестный ход посолонь или противу солонь! Никакого крестного хода, потому что продаются футболки, кремы, сувениры. Негде ходить!
- Что такое “посолонь?”
- А это в XVII веке, при патриархе Никоне, во время церковной реформы одно из новшеств было, чтобы крестный ход совершался по ходу солнца (посолонь), как у греков, а не против солнца. Современному человеку кажется пустяком. А тогда, вместе с другими изменениями в богослужениях и обрядах это вызвало раскол в Церкви. Часть русских это восприняли как реформы перед концом света. Они бросали имущество и уходили в леса. А если их настигали солдаты, то старообрядцы сжигали себя в храмах. Такая была вера.
- Я Вам больше скажу, - продолжила Евгения, чуть помолчав, - в Церкви у нас всё коммерциализировалось. Крещение, венчание, отпевание – всё деньги и ох-ох-ох какие! Я лучше у себя в комнате помолюсь.
- В церковь всё равно ходить надо.
Тут появились наши ребята нового заезда, и один из них спросил: “Простите, Евгения, а как по этим горам ездить с автоматической коробкой передач? Может быть, лучше взять машину с ручной?”
Я встал, Евгения, которая отвлеклась на вопрос, на секунду повернулась в мою сторону и помахала рукой.
----
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/01/08/1719 - часть 5
http://www.proza.ru/2014/01/08/1722 - часть 6
http://www.proza.ru/2014/01/08/1726 - часть 7, последняя